Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

Елизавета Михайловна Спиридонова: ПИСЬМО МАМЕ ИЗ ПРАГИ

17/IX 1921.
Прага

Дорогая моя мамочка!

Сегодня получила от Коли (Коля - это брат Елиз. Мих., Николай Михайлович Беляев, прим. ТГР) твое письмо, посланное нам в Константинополь. Которое же из наших писем наконец дошло до тебя; за последнее время я делала такое бесчисленное количество попыток с Вами списаться. Боже мой, как поразила меня весть о смерти Сереженьки (Сергей Михайлович Беляев, 1903-1921, брат Елиз. Мих., прим. ТГР). Прямо мне не верится этому горю. Бедная ты мамочка; если вознаграждаются страдания – то за твое смирение и терпение ты должна быть вознаграждена сторицею.

Ты просишь подробнее написать о нас; я давно мечтаю, когда наконец это можно будет сделать, и радуюсь, что наконец снова восстанавливается связь между нами.

Вот все наше жизнеописание, начиная с последнего времени пребывания в Геленджике. Геленджик – было последнее место нашей тихой, трудовой, семейной жизни. Под конец у нас там было что-то вроде школы, и мы зарабатывали очень порядочно, а главное все мы были здоровы. Прервать эту жизнь пришлось поневоле из-за мобилизации Юры (Георгий Константинович Фишер, муж Елиз. Мих., прим. ТГР), назначению в инженерный отряд. Переехали в Ростов. Я устроилась на службу в том-же отряде, где Юра, и жизнь снова стала налаживаться. Но тут одна за другой посыпались на нас всякие болезни; сначала сделался у нянюшки возвратный тиф, я бросила службу, чтобы быть с детьми. Сейчас же стал ощущаться недостаток средств. После этого болел Юра легкими, и постоянно болел мой маленький Юрочка. Эти болезни нас совсем выбили из колеи, т.к. мы выходили из бюджета, а продавать уже нечего было. Потом нас повезли в очень скверных условиях в Новороссийск, по дороге болел маленький Юрочка воспалением легких, каким то чудом помог мне тогда Бог его выходить.

Только начали устраиваться в Новороссийске, как я заболела сыпным тифом. Я тогда к ужасу своему и сверх ожидания, была беременна и благодаря этой подробности, меня приняли бесплатно в считавшуюся тогда лучшей в Новороссийске железнодорожную лечебницу, а не в сыпнотифозный барак.
Дети были с Юрой и няней в общежитии. Тиф у меня был не очень тяжелый, я его почти не помню. Помню только, что не хотелось просыпаться, т.к. тогда ужасно болела голова, помню мелькавшее Юрино лицо, да холод оттого, что меня наголо остригли. Нас так торопили с эвакуацией, что Юре пришлось свезти меня на пароход через несколько дней после кризиса, когда я еще на ногах не держалась. Уезжала я ужасно неохотно, у меня на душе было так горько, точно я вперед знала как будет тяжело и трудно. Везли нас по морю две недели, да неделю мы стояли на рейде у Константинополя. Настроение у всех было тревожное, я все не верила предсказаниям – ведь казалось, нас уговаривали ехать, обещали, знали же англичане, что у большинства ничего нет за душой, а русские деньги к тому же вполне обесценены.

Уже по дороге узнали мы, что нас везут на остров Кипр. Юра по необходимости еще остался в Новороссийске. Всю дорогу болел Юрочка, а я от слабости и шума в ушах не знала куда деваться и изредка держась за стену, выползала на палубу. Еще мы были «привилегированные», т.к. приняв во внимание мою болезнь нас из трюма, куда нас сначала посадили перевели в кают-компанию.

Никогда не забуду я день 16 марта 1920 г., когда наконец мы приехали на Кипр. Издалека показались зубчатые края башен старой крепости Фамагуста и одинокие верхушки пальм. На крышах народ смотрит на приближение нашего парохода.
На следующий день нас выгрузили и на английских автомобилях доставили к месту жительства. Это был кусок песчаной пустыни, верст. в 3-4 от местечка, отгороженный двумя рядами колючей проволоки, на котором длинными рядами стояли деревянные бараки без стекол, с отверстиями вместо окон, и воротами вместо дверей. Пол земляной, а над головой железная крыша. В углах лежали груды старых турецких одеял. Это был бывший лагерь пленных турок. Тут нам предоставили располагаться.

Во всем лагере нашелся один малюсенький домик со стеклами и каменным полом, я с бою взяла в нем место себе с детьми, в страхе за больного Юрочку. В этой небольшой комнате нас поселилось 10 человек и все с малыми полубольными детьми.

Женя у меня была молодец: она необычайно приспособлялась, ела что угодно: сало – так сало; консервы – так консервы. Спала она всегда, как убитая, где и как её ни положи. Ей всегда удивлялись.

Через две недели англичане выдали нам кровати, тюфяки и скамьи. Кормили первое время ничего. Да к тому же на кухне был толстый английский сержант Джон, кот. нам покровительствовал, то подарит Жене банку консервированного молока, то сунет лишний кусок мяса. Но чем дальше, тем стали кормить хуже и хуже и под конец мы уже форменно голодали.

Между тем всем семейным было обещано в Новороссийске, что их соединят с семьями; но и этого обещания англичане не исполнили, и бедный Юра к нашему общему ужасу попал вместо Кипра на Лемнос. Соединиться было очень трудно, чинили всяческие препятствия. Мы сидели 1½ месяца в карантине и нас не пускали никуда за колючую проволоку. Пароход с почтой приходит раз в 15 дней, письма пропадают и мы с Юрой сносились изредка телеграммами, что было очень трудно при полном безденежьи. Большую службу сослужил мне Мишин фотограф. аппарат, я его продала за 2½ английск. фунта, и на эти деньги кормила временно детей.

24-го апреля я заболела дезинтерийным колитом – это ужасная болезнь, ежеминутный понос. Меня свезли в соседний лагерь, где был госпиталь. Но там было очень плохо; мы были брошены почти без ухода, сестры (русские) занимались совсем не тем. От этой болезни у меня сделались преждевременные роды и родился опять мальчик, снова недоношенный на 1 месяц; когда он родился я была совсем одна, и никого не могла дозваться. Его окрестили Константином, и во мне приняли участие. Перевели под надзор врача и приводили даже англичан ко мне. Но ребенок умер на 2-й день, и я только могла благодарить Бога, что он взял это маленькое беспомощное создание. Там его и похоронили на русск. кладбище, основанном нами на Кипре. Молока у меня совсем не было, чем бы я стала его кормить? Нужно было думать, как бы сберечь тех детей; от страшных болезней русские дети прямо гибли.

Юрочка хворал все время. А тут началась безумная жара, невероятная, а кругом пустыня, над головой железная крыша раскаленная или палящее солнце. Среди русских началась повальная тропическая малярия. Говорят кругом очень здоровые места, пальмовые леса, лимонные и апельсинные рощи, но наш лагерь это был кусочек пустыни, отгороженный проволокой от оазиса и пустое, бесконечное, прямо гнетущее море.

Тропическая малярия ужасная болезнь – она схватывает человека вдруг; t° поднимается до 41° в какие-нибудь часы; бред, озноб – через несколько часов t° падает со страшным потом до 35°. И так ежедневно или через день в определённые часы. У первой сделалась она у нянюшки, все же она выжила как-то. У меня началась тогда цинга, т.к. после колита я ничего не могла есть, да и голодно было; болели десны и рот и пухли суставы. Перед самым почти отъездом и меня хватила эта малярия. Как-то все-таки мы выбрались оттуда. Юра один из первых удрал с Лемноса, и работая в Константинополе начиная с землекопа и кончая художником, скопил и прислал нам деньги на отъезд. Я на Кипре старательно добивалась разрешения уехать. Наконец, достала. Последние дни скопила всю свою энергию; есть ничего не могла, только глотала огромные дозы хинина, да пила кипрское вино, и наконец выехали. По дороге мы с нянюшкой лежали с малярией по-очереди, счастье только что не вместе.

Наконец приехали; ехали всего 4 дня, т.к. нас взял американский пароход, шедший прямо в Константинополь.

Первое время в Константинополе было тоже очень трудно. Нянюшка слегла в больницу, я совсем слегла дома, от малярии, кот. в то время меня ужасно замучила, болел Юрочка, и начала болеть той же малярией Женя. Юра прямо метался. Ему нужно на работу, а тут все больны. В больницу никуда с детьми не берут.

Наконец в нас приняли участие добрые люди и устроили меня в русскую санаторию Красного Креста в Буюн-Дора на Босфоре, а детей в детский приют, помещавшийся в том же парке. Там всем нам было чудно, Юрочке в приюте была дана особая комната и отдельная дама; было все очень чисто и прекрасно кормили. Все мы поправились; детей я видела постоянно, Женечка хоть и воевала со своей дамой, но была любима, я видела, как они гуляют по нашему же парку, и хотя очень скучала, но все же была спокойна.

Месяц я лечилась, а потом устроилась при той же санатории в качестве служащей – помогать на кухне повару; там все служила интеллигенция. Удалось и Юру перетянуть туда на черную работу, да к несчастью и санаторию и приют одновременно закрыли. Дали нам комнату в общежитии в Константинополе, стали было устраиваться; скоро и Коля приехал и с нами же поселился. Но тут денежные дела пошли так плохо, что пришлось скрепя сердце согласиться на отдачу детей в американский приют, к тому же американцы много обещали, прекрасно кормили, да и я надеялась туда устроиться служить. Это однако не удалось, я увидела, что присмотр недостаточный и взяла Юрика опять домой; он там пробыл всего недели две. Я достала уроки, на день стала приходить нянюшка, кот. подправилась, Юра достал работу. Тут еще Ник.Тим. (Николай Тимофеевич Беляев, металлург, историк, преподаватель химии и металлургии, двоюродный брат отца Елиз. Мих., прим. ТГР) прислал из Лондона немного денег, спасибо ему, снова точно стало лучше. Юрочка подправлялся, он тогда начинал ходить, я уже собиралась взять Женю, как Юрочка заболел, сначала желудком, потом воспалением легких. Почему-то у меня в то же время сделалось кровотечение и меня экстренно взяли в больницу на операцию; без меня Коля, Юра и нянюшка ухаживали за Юрочкой. Я вернулась через три дня после операции, от меня скрыли, что Юрику плохо, когда я уходила еще было неизвестно, что это воспаление легких. Когда я вернулась он меня еще узнал, и умер через три дня у меня на руках. В последний день у него сделалось воспаление мозга и судороги.

Конечно, я знаю, то Божья воля, и для него так лучше. К тому же твое горе хуже моего и ты его переносишь кротко. Но пережить было тяжело. Сколько энергии, сил, любви и заботы было положено; вот, казалось, цель достигнута, он начинает ходить и как раз тут-то смерть.

Печально еще и то, что всюду по земле рассеяны могилы, одна на Кипре, другая в Константинополе.

Как только похоронили Юрочку, мы с Колей продезинфицировали, вымыли и натопили комнату (это в Константинополе очень трудно, печь нам поставил Юра сам, т.к. там печей нет и зимой очень холодно) и Юра поехал за Женей. Приезжает – оказывается Женя 3-й день в кори, и вся в сыпи.

Только через две недели удалось привести ее домой. Тут у нее долго был хронический бронхит, а потом сделалась какая-то странная «нервная эритема», по местам выступали красные пятна и прыгала t° – я думаю в этом виновата малярия.
Только к весне Женюшка совсем поправилась и страшно избаловалась. Еще бы: мама, папа, Коля и няня и все на нее не надышатся. Колю она непочтительно называет Колей, хотя я её и учу говорить дядя Коля. Она очень хорошо помнит папу, кот. её очень баловал в Геленджике, и почему-то уверена, что цель всех наших переездов дедушка. Она всегда собирается к дедушке, говорит, что у нас дома нет, мы живем в чужом доме, но скоро поедем к дедушке. Дедушка что-то вроде доброго волшебника. Еще на днях она мне рассказывала, что когда приедем к дедушке, она подарит кому-то всех своих старых, ломаных кукол, а дедушка купит больших, красивых и хороших.

Весной в Константинополе стало лучше. Юра стал делать виды Стамбула акварелью, кот. я продавала богатым американкам и англичанкам. Понравившиеся они заказывали в нескольких экземплярах.

На этом мы ожили, собрали немного денег и решили уехать из Константинополя, где интеллигентный труд и не ценится и не нужен, и где русских бесчисленное множество, а потому и труд сильно обесценен. На дорогу прислал 10 фр. Николай Тимофеевич, да меня научили хлопотать в одной американской организации, кот. оплачивала дорогу едущим учиться, и это удалось. Мы выбрали сначала Мюнхен, но т.к. туда труднее попасть, а кроме того и в Праге Юра может получить диплом при местном политехнич. институте, то тут и остановились.

Приехали мы в Прагу 14-го июля, и благодаря тому, что в Праге жизнь раза в два дешевле Константинопольской спокойно жили все это время, огляделись и отчасти уже устроились. Живем в гостинице, т.к. найти комнату или квартиру здесь очень трудно. Но мы и в гостинице недорого платим, хозяева гостиницы делают русским льготу. Чехи относятся к нам вообще очень хорошо. В первый раз после России живу в культурной обстановке. Не нужно на ночь мостить тюфяки изо всякого скарба, раскладываться на полу, сидеть на чемоданах. Жене так непривычны такие вещи, как напр. шкап, что она по приезде сюда целыми часами занималась отворянием и закрыванием шкафа. Юра уже подал прошение в политехникум на строительное отделение и ему обещают, что будет принят (учиться можно бесплатно). Я достала службу – французско-немецкой корреспонденткой в русской торговой конторе, где учусь и немного выучилась, писать на машинке. Кроме того имею несколько уроков немецк. языка и еще предлагают. Юре незнание языков тормозит получение службы, и он делает художественные работы – книжные заставки в книгоиздат., виньетки и т.п. Вообще же здесь есть надежда устроиться, тогда как в Константинополе это почти невозможно. Коля там сейчас работает на разноске писем в банке, но на такой заработок одному еще можно прожить, а с семьей нельзя.

Нянюшка ночует в женском общежитии для русских, куда мы ее устроили, а день проводит у нас с Женей. Последние две недели меня опять напугала Женюшка; она серьезно болела. Детский доктор чех уверяет, что это крупозное воспаление легких, а я не верю, хотя что-то в легких было, что и я вижу, но не было кризиса, а постепенно спускается t°. Плохо то, что почему-то оно осложнилось воспалением сердечной оболочки, и теперь еще не прошедшим; но теперь у нее пульс уже совсем хороший, t° поднимется только по вечерам, ее лечит хороший и внимательный доктор чех (я с ним объясняюсь по-немецки). Я за эти две недели запустила все свои занятия, с понедельника снова нужно начинать.

Тут в Праге случайно узнали, что папа год тому назад был жив и здоров. Надеюсь с ним списаться. Переписываемся с Мих.Тим., кот. с семьей в Сербии, дядя Петя с Ниной Ник. в Варшаве, тоже списались; дядя Вася в Сербии. В Константинополе виделись с Соломо; они рассказывали подробности смерти тети Саши. Сначала она была в лечебнице, потом у себя дома. Она ничего не хотела есть, т. что ее кормили желудочным зондом, пока она была в лечебнице. M-me Соломо говорит, что она бедная страшно исхудала и все же сердилась при малейшей попытке ее накормить. К дяде Васе мы заезжали, да его не было дома, а мы были только проездом на очень короткий срок. Соломо говорят, будто он собирается жениться на 17-летней девочке, будто он им это сам писал. В Константинополе дядя Ваня и Ал.Ал. (Иван Тимофеевич Беляев, двоюродный дядя Елиз. Мих., и его жена Александра Александровна). Он открыл кофейню, она сестрой милосер. в английском госпитале.

В Константинополе был Гоша Данилович, они с Юрой вместе расписывали ресторан, и он у нас и дневал и ночевал. Там же Сергей Клодт; недавно встретился с Колей Костя Иордан.

О Коле Мамонтове ходили слухи, что он не то в Египте, не то в Галлиполи, ничего наверно не знаю, попрошу Колю узнать.

Колю я все тоже зову сюда; мог бы здесь учиться, тем более одиноким студентам дается помещение и очень дешевый, а первое время бесплатный, стол. Чешский язык так похож на русский, что можно понять почти все, что они говорят.
Постараюсь узнать нельзя ли Вам послать посылочку как-нибудь. Если Вы знаете какой-нибудь способ, то укажите. Здесь всего такое изобилие, и сравнительно недорого.

Крепко, крепко целую тебя и всех детей. Пусть каждый напишет мне по-очереди. Женя говорит, что помнит Жоржика (Георгий Михайлович Беляев, младший брат Елиз.Мих. - прим. ТГР), но мне не верится. Юра целует мальчиков, а тебе и девочкам целует ручки.

Христос Вас хранит! Пишите же теперь почаще. Нянюшка всем кланяется.
Твоя Лиля
Т.к. мы может быть из нашего отеля переедем, то пишите пожалуйста по адресу моего бюро:
M-m Е.Fischer, Bureau А. Frenkel
Praha, Revoluční třída č. 11.


Мое письмо маме, сохранившееся у сестры. Краткий конспект нашего "хождения по мукам".

ОР РГБ фонд 587, картон 10, ед.хр. 1

<< 1.ДМИТРИЙ СТУДЕНТВасилий Васильевич Балаков>>

Лиля пишет "Дядя Петя с Ниной Ник. в Варшаве". Речь идёт о брате её отца, Петре Николаевиче Беляеве. Он тоже офицер, его страничка есть на сайте ria1914.info .
У Волкова в Базе №2 написано так - БЕЛЯЕВ ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Константиновское артиллерийское училище 1904. Офицер л.-гв. Конной артиллерии. Полковник. В Северо-Западной армии; летом 1919 начальник артиллерийской части отряда. св. кн. Ливена, затем начальник штаба отряда, с июня 1919 заведующий артиллерийской частью Западного корпуса. В Русской Армии; 1920 в 3-й Русской армии в Польше. В эмиграции в Польше. Погиб авг. 1944 в Варшаве с женой Н.Н. /70–70; 131; 141; 273/
Насчет полковника не знаю, м.б. уже после 1917-го стал. А на 1915 был штабс-капитаном.
Ева, 15.09.2017

Лиля пишет "дядя Вася в Сербии" Скорее всего речь идёт о Василии Андреевиче Рева, муже её тётки Александры Васильевны Польской. Он был полковником и служил в Одессе. Они есть в адресной книге Одессы на 1914 год. У Волкова в Базе №2 написано так - РЕВА ВАСИЛИЙ Андреевич, р. 27 апр. 1867 в Двинске. Из дворян. Псковский кадетский корпус 1884, Константиновское военное училище 1886. Полковник. В Вооруженных силах Юга России. Генерал-майор. Эвакуирован в дек. 1919 — марте 1920 из Одессы. На май 1920 в Югославии, член правления русской колонии в Земуне и суда чести монархического объединения. Ум. 6 июля 1926 в Панчево (Югославия). /4–18,177; 581/
Ева, 15.09.2017

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:

Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея

(c) 2008-2012. Контактная информация