Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

Виталий ХАЛТУРИН. Детство в эпоху войн

Весна! В мае 1941 года я окончил шестой класс. И как обычно моя мама, с которой я жил в Ленинграде, написала моему папе, который жил в Москве: «Дорогой Ванечка! Не можешь ли ты пристроить Талика на лето, например, в лагерь Детгиза?»

Через несколько дней пришел ответ: «Дорогая Лиечка! К сожалению, я беден, как церковная крыса…» Тогда мама заняла у друзей денег и купила путевку в пионерлагерь под Лугой, куда я должен был ехать 23 июня.

Но 22 июня началась война...

Мир переменился

На улицах звучали громкоговорители. Дикторы бодрым тоном объявляли плохие новости. Брестское направление сменилось Минским, а потом – Гомельским. Так было на всех фронтах, кроме Финского, где было «без перемен». Там стояла часть, в которой уже второй год служил мой брат Лева.

Прошел слух, что в городе появились немецкие шпионы. Говорили, их сбросили на парашютах. Я стал ходить по улицам и вглядываться в лица прохожих. Наконец на Кирочной я увидел «шпиона» и решил его выследить. Он долго блуждал по городу, а потом зашел во двор и там исчез. Я был ужасно огорчен.

В это время всех школьников решили вывезти из города, опасаясь бомбардировок. И вот 30-го июня мама собрала меня и проводила на вокзал.

Мы доехали до станции Большая Вишера. Наш класс попал в деревню Заянье, в двадцати километрах от станции. Прожили там дней десять – как вдруг пронесся слух, что станцию бомбили, погибло много народу и среди них цыгане, табор которых стоял неподалеку.

Стали приезжать встревоженные родители и забирать детей. Оказывается, немцы быстро продвигаются в сторону Ленинграда. Уехала Галя Никонова, моя любовь с третьего класса. Ее мама хотела отвезти и меня, но ей не разрешили. Наконец 14 июля приехала и моя мама, усталая, взволнованная, лихорадочная. Обратно мы ехали на телеге. На станции я впервые увидел разбомбленные поезда, исковерканные пути. Толпы беженцев, крики. Все с узлами осаждают вагоны – уже товарные, а не только пассажирские. Мир переменился...

Уже несколько дней мама была на окопах. Они рыли противотанковые рвы под Лугой. Рвы эти, до трех метров глубиной, должны были остановить немецкие танки. Правда, потом оказалось, что танки просто обошли их…

Мама отвезла меня домой и снова уехала на окопы. Я остался с тетей Симой, нашей домработницей. Ходил по Ленинграду, смотрел на толпы новобранцев и рыдающих матерей, видел, как во всех садиках и скверах копают щели-убежища. И вслушивался во все разговоры, особенно в рассказы беженцев.

Уезжаю ненадолго. До осени!

Через неделю мама вернулась. Исхудала, загорела, руки в кровавых мозолях. Она отпросилась с окопов на один день, чтобы отправить меня из города. Кто мог и знал куда – те уже уехали. Эвакуировались учреждения, заводы. Но мама и не помышляла об отъезде. Она ведь член партии, и у нее много партийных поручений: окопы, эвакуация школ и детских садов, сбор теплых вещей для красноармейцев.

Мама обзванивает друзей и знакомых – с кем можно отправить меня. Первая мысль – с бабушкой, Анной Федоровной Халтуриной, и тетей Капитолиной, папиной сестрой. Как бы мне хотелось поехать с ними! Но их телефон не отвечает. Наконец мама дозвонилась до своих друзей Давида и Сони Ваксеров. Давида я люблю, он добрый, и с ним интересно. Но он не едет. А тетя Соня вечно занята и ворчит. Она с детьми завтра эвакуируется под Ярославль, в Галич, и может взять меня. Ну ладно. Ничего не поделаешь, поеду с тетей Соней. Хотя как хорошо было бы поехать с бабушкой!

Мама срочно собирает мои вещи – осеннее пальто, калоши (может, до осени там застряну) – и отвозит меня к Ваксерам. Воображаю, как ей было тяжко: Лева на фронте, я еду в неизвестность. Правда, подальше от войны и с ее ближайшими друзьями. А я… Не скажу, что понимал всю трагичность происходящего. Мне все было ново и интересно.

23 июля мы с мамой расстались. Казалось – ненадолго. Но встретились мы только весной 1942-ого, когда маму, дистрофика, чуть живую, вывезли из Ленинграда по льду Ладожского озера...

Время стоянки – неизвестно

Утром 24-го июля я с Ваксерами еду на вокзал. Там огромные толпы, неразбериха. Но Давид разыскал состав, на котором эвакуируется его завод – он стоял не у вокзала, а в двух километрах от него, на станции Навалочной. Платформы со станками, несколько пассажирских вагонов. Давид посадил нас в поезд и вечером (комендантский час!) ушел домой. Еще несколько часов мы простояли, ночью поехали. Проехали удачно – нас не бомбили. Наутро мы уже оказались в безопасном месте.

Подъезжаем к станции Николо-Полома. Там уже много составов с беженцами. Наш поезд останавливается. В том же направлении по соседнему пути, замедляя ход, идет еще один состав. Товарные вагоны-теплушки, набитые людьми. Вот мимо проплывают последние вагоны. Двери отворены, люди стоят, облокотившись о поперечную доску, перекрывающую вход.

И вдруг… Неужели мне померещилось? Да нет, бабушка, моя родная бабушка, стоит в дверях и рассеянно смотрит на наш состав! Я и видел-то ее всего две-три секунды! Но это она, она. Я и платье ее узнал, а доброе ее лицо ни с каким другим не спутаешь!

И тут вдруг на меня нашло. Я кричу: «Тетя Соня! Я поеду с бабушкой! Дайте мой чемодан!» Тетя Соня сначала не поверила мне и начала было что-то говорить… Но остановить меня невозможно. Хватаю свой чемодан – и к выходу! Тетя Соня следом за мной – до двери. Дальше она боится – ведь поезда без расписаний. Вдруг наш поезд уйдет? А там двое ее детей! Я бегу вперед, волоча чемодан, догоняю бабушкин вагон, утыкаюсь в бабушкины руки. «Мнучек мой родной», – говорит она и плачет. И я с нею…

Встречаю поезда

Вот так и получилось, что я уехал не в Ярославль, а в Киров.

С августа 1941 года я живу у дедушки Игната Захаровича в Котельниче, это недалеко от Кирова. Учусь в седьмом классе. Мама остается в Ленинграде. Лева воюет. В конце августа я получаю от него письмо из ленинградского госпиталя – его ранило. Я каждый день бегаю на железнодорожную станцию, встречаю санитарные поезда с надеждой увидеть Леву. Помню жуткий тошнотворный запах этих поездов – раненых не успевали перевязывать…

Потом Лева написал мне, что его отправили в Череповец, а его друга Иосифа Шварцштейна, который лежал с ним в госпитале в Ленинграде, перевели в Котельнич. В тот же день я нашел Иосифа. Каждый день по дороге в школу я заходил к нему. Он рассказывал все новые и новые подробности о Леве и о фронтовой жизни. И на прощанье давал мне конфету или кусок хлеба.

Мама заведует пунктом по сбору теплой одежды для фронта. Кольцо блокады сжимается вокруг города. Мама голодает. Мамин брат Абрам Пекуровский мобилизован, служит на Ленинградском фронте. Когда маме становится совсем плохо, дядя Абрам везет ее на санках через весь город в госпиталь – и этим спасает ей жизнь.

Потом маму вместе с другими эвакуированными ленинградцами привозят в Киров. Там она два месяца отлеживается в специальной больнице для дистрофиков. Весной 1942 года я приезжаю к ней из Котельнича. Занимаюсь добычей продуктов. Она еще очень слаба и только к лету выздоравливает.

А дядя Абрам погиб в январе 1944 года при прорыве блокады...

Детдом, Москва, встреча с папой

Судьба страны неясна, фронт недалеко от Москвы. Но Наркомпрос возвращается в Москву. И мама уезжает. Она не хочет и не может меня брать с собой и посылает на Урал, в город Оса́, в детский дом, где живут дети сотрудников Наркомпроса. Ребята, с которыми я там жил и подружился, остались на всю жизнь моими самыми близкими друзьями.

Папу мобилизовали в сентябре 1941 года. Сначала он находился в учебной части в Нарофоминске, потом – в мотоциклетном полку в деревне Ташино Горьковской области. Летом 1942-го он попадает на фронт. Под Воронежем был ранен. Осенью 1942 года демобилизован по просьбе ЦК ВЛКСМ и направлен в Москву для работы в детских журналах.

Его брат дядя Миша Халтурин всю войну пробыл на Ленинградском фронте, в штабе авиации, легко ранен и остался жив. Второй дядя Миша, Садовский, (муж папиной сестры Капитолины) тоже служил на Ленинградском фронте, был командиром саперов.

Летом 1943 я приезжаю в Москву и вижу наконец, папу, еще хромающего после ранения. С тех пор я сам немного хромаю, хотя у меня никакого ранения не было. Видимо, сначала я, сам того не замечая, подражал папе, а потом привык, и походка так и осталась слегка прихрамывающей…

Мы с мамой жили у дяди Фимы, маминого брата. Его не взяли в армию по состоянию здоровья. Он учитель, у него комната в учительском бараке, в Останкине. Я впервые работаю – учеником фрезеровщика! Поступаю в заочную школу в девятый класс, но почти там не учусь. Мама с папой хотят отправить меня в авиационный техникум, а я не хочу. Пока мне еще шестнадцать лет. На фронт возьмут года через полтора-два…

Возвращение в Ленинград

Осенью я бросаю станок и поступаю в мужскую школу №370 в Сокольниках, сразу в десятый класс – в девятом я практически так и не учился. Получив аттестат, я сдаю экзамены в Московский энергетический институт и начинаю учиться на электрофизическом факультете. Но что-то у меня там не заладилось… Летом 1946-го я наконец уезжаю в Ленинград и поступаю на второй курс университета. Лева демобилизуется и начинает учиться. Мы оба – студенты. И снова дома, с мамой.

Война закончилась, но все вокруг еще напоминает о ней. В городе много разрушенных домов, на стенах надписи:

ГРАЖДАНЕ! ПРИ АРТОБСТРЕЛЕ ЭТА СТОРОНА УЛИЦЫ НАИБОЛЕЕ ОПАСНА!

В университете большинство студентов – девушки, даже на физическом факультете. А «мальчиков» мало. Среди них выделяются бывшие фронтовики. Они старше всех на три-четыре года и выглядят гораздо взрослее. Среди них есть раненые, которые ходят на костылях.

Вот и кончилось мое военное детство.


<< Е.В.Медведева, А.Я.Сидорин. Вклад В.И.Халтурина в развитие спектральной сейсмологииВ.И.ХАЛТУРИН. О моем отце. К 100-летию И.И.Халтурина >>

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:
Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея
(c) 2008-2012. Контактная информация