Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

Елизавета Михайловна Спиридонова: ИЗ РАЗРОЗНЕННЫХ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ

Пришла Катина дочь Ирина. Говорила конечно о "перевертышах". И о ужас! Стала уверять, что они евреи и что, хотя она и не антисемитка, но "зазнавшимся евреям пока дать острастку". А ведь она в партии! Как же это? А боюсь всякого проявления антисемитизма, даже самого скрытого, как ужасного предвестника фашизма… Удивительно! Выходит на поверку, что мы там стояли на гораздо более передовых позициях чем большинство, и при том огромное большинство советских людей? (14.02.1966) [...]

Нет сомнения что нельзя и даже подумать невозможно, чтобы отступать, нужно идти вперед, исправлять ошибки и даже содеянные преступления, но нет также сомнения и в том, что нужно храбро ответить на все вопросы и не отмалчиваться, как это делается у нас. Ведь когда скажешь, что конечно фашисты должны понести наказание за свои преступления, тебе отвечают, а наши? Наши сталинисты? те, кто писал доносы, те кто пытал? те, кто казнил невиновных во исполнение приказа? Разве не то же? Почему имена их никому неизвестны и никто из них не наказан? Все они живы и здоровы и продолжают жить и работать среди нас. И при том большинство из них были люди партийные. Нужно идти вперед, но нужна гласность и нужна кара тем, кто погубил невиновных. Вообще конечно нужно больше гласности и умолчание только дает повод самым ужасным слухам… Ведь распространяют их не злые и не преступные, а простые и стремящиеся найти чему верить. 14.02.1969 [...]

И никаких у меня нет вредных идей. Единственно чего хочется это только больше великодушия от победителей к тем, кто за свои ошибки заплатил жизнью и на родной земле даже могилы не получил. И немного более исторического подхода к людям, выращенным старой жизнью. А созданное прекрасно, и ни одна злая мысль не омрачает радости от того, что видишь созданное. Но печаль об ушедших нельзя уничтожить, что было, то было… Они тоже были. 19-го июля 1971 г. [...]

Мне ужасно, ужасно, ужасно плохо, я думаю, что конец, но не огорчена. Я одна, лучше так: никому не быть в тягость. Ведь уходит пора. Но хотелось сказать тем милым, что приходят, что помогают: спасибо настоящее большое, огромное спасибо (...) Детям моим – моя любовь, моя вина, моя просьба помнить, что они бы могли быть здесь и были бы счастливы. Могли бы, но не верят в свои силы и боятся недоверия.

Доверие – огромная созидающая сила, недоверие - огромная сила разрушающая. Каждый должен работать ради прироста первой и уменьшения второй. Я всегда на это работала, сколько могла. 16 авг. 71 г.

А сегодня 17-го я таки поставила машинку. Значит: Маланьина мать собиралась помирать, помереть не померла, только время провела. Ну что ж, я ничего не имею против. [...]

Я старуха и то мне ужасно, что я сейчас так бесполезна… Лучше кипеть в любом котле, чем постепенно загнивать, и это понимать и чувствовать. [...]

Есть вопросы, которые мучат денно и нощно, и ужасно, что не у кого спросить. Во-первых: где кончается нужная необходимая дисциплина и начинается стадность? Ведь именно стадность наделала так много вреда – это и есть самое ужасное в фашизме: все они ссылаются на необходимость подчинения начальству. [...]

Наконец получила письмо от Ольги. И радость, и печаль. Радость, потому что они все живы и растут внучата… Печаль потому, что милая моя любимая Олечка ничего не понимает! Как там, так и тут, столько тех, кто ничего не понимает и не видит, что человечество в целом переживает, может быть, самый трагический момент своей истории. Быть или не быть не одному человеку и не одному народу, а всему человечеству. И чтобы ответ был положительным, оно должно найти общий язык, должно… или наша планета станет такой же необжитой и мертвой, как и Луна. 9 сентября 1971. [...]

Чего же я хочу? Есть у меня одно страстное желание, ради которого ничего не жаль отдать. Это чтобы в том новом прекрасном доме, что построили у нас, исчезла навсегда, как средство борьбы, ненужная злоба и неоправданная ненависть. Неоправданная потому, что новый мир построен прочно, от старого уже если что и осталось, то вот эта ненужная неоправданная злоба, которая делает новый мир разобщенным и не достаточно светлым. Правда, увы есть тут элементы, которые не понимают величия созданного. Но разве злобой и местью сильных слабым можно что-нибудь объяснить?

К несчастью моему все это меня очень близко касается. Вот брата, например, не пустили опять ехать в экспедицию на Атлантический океан. А он честный человек, хороший работник, человек широкой культуры. Но величия нового он не понимает. Последствия неоправданной ненависти заслонили от него это величие. Но разве тем, что подрывают его жизненный тонус и нарушают его ученую работу можно ему это объяснить? И вот результат: вместо привлечения получается отталкивание. А у меня: с одной стороны, великое здание новой жизни, построенное на Родине, и те прекрасные люди, товарищи, с которыми я там работала, принесла много жертв, мечтала и надеялась. С другой – единственный уцелевший от всей нашей большой семьи – последний брат. Ну можно ли требовать от отстающих и непонимающих, чтобы они бежали за колесницей победителя с криками: «Аве, Цезарь, моритури те салютант!»А если они не могут забыть тех родных, которые «случайно» погибли, как другой брат, во время войны не от руки немцев, а от руки своих… И при том погибший, по словам живого брата и недавно умерших сестер, был патриотом, пошел добровольцем на войну, потому что его не призвали, он был больным человеком и был «уничтожен в порядке дисциплины» под Ленинградом. Всё. Больше ничего.

Был человек, и предан забвению, и наложена на него и его близких печать предательства. Можно ли такое забыть и или отказаться от погибшего? Здание построено великое, но от мысли о безвинно погибших невозможно отделаться. И разве можно этого требовать. Разве у победителей должно быть волчье сердце? Мать умерла, замерзнув в канаве с кусочком черного хлеба в одной руке, а другая рука была сложена как для крестного знамения, но она не успела донести ее до лба. Она была матерью девяти детей, из которых сейчас живы двое – я, старшая, и младший брат, ставший ученым, но не признающий коммунизма. Я горчайшим путем дошла до понимания того, чего раньше, в силу рождения и воспитания, не понимала. Он – здесь воспитанный, но живущий среди таких же ученых, как и он, переживший голод и нищету, переживший войну, участником которой он был, но уцелел, не понимает коммунизма, чаще видит недостатки, чем достоинства новой жизни, но горячий русский патриот, который ни за что никуда не уедет из России, прекрасно знающий памятники русской старины, в таком же русском духе вырастивший своих двух дочерей, приветивший мою бедную Ольгу, когда она сюда приезжала. Может быть, за то, что он признал своими племянниками моих детей, рожденных там и чувствующих себя полуаргентинцами и полурусскими, но оставшихся там, потому что там их семьи?

А я была ему так благодарна, что он принял Ольгу, показал ей памятники русской старины. Ведь если бы она уехала отсюда только с неприятными впечатлениями о наших очень нелюбезных таможенниках и о том, что ее «по ошибке» при отъезде задержали при самом отлете самолета, то у нее бы впечатления от этой поездки были отрицательные, а теперь она все же познакомилась с родиной отцов, чувствует себя больше русской, чем раньше, интересуется русской стариной, а главное – ведь все они так часто упрекали меня в том, что «они без роду, без племени», а теперь у них есть родной дядюшка, но за эту их радость, оказывается, расплачивается этот самый милый дядюшка, и расплачивается жестко своей научной работой… И я чувствую себя бесконечно виноватой.
23 ноября 1971 [...]

Но как же тогда с широким объединением всех антиимпериалистических сил"? В эту широкую формулу все мои, к счастью, подходят... Или это объединение должно идти только и исключительно по официальным каналам, не затрагивая глубинки?

А мое положение? Я то чувствую всеми фибрами своего существования, что я с ними, подозрительными, часто грубыми, но единственными сумевшими построить новый мир, строителями… Только ненависти у меня нет к моим бедным, моим непонимающим, моим добрым... О нет, ненависти и злобы у меня нет… Мир новый построен, огромной ценой человеческих жизней, пусть он строится там с меньшими жертвами. Пусть коммунизм, или даже только социализм, будет светлым, без тюрем и пыток… И позовем туда всех, всех еще не достигших в понимании, но по-человечески беззлобных… Возможно ли это? 23-го ноября 1971 г.

О, если б я опять могла работать! Работать это самое большое счастье на земле! Ужасно, когда нельзя работать..
В конце концов к чему сейчас сводится жизнь? К ожиданию смерти и старанию забыть об этом, удовлетворяя свои самые насущные потребности.

Пожалуй, мой долг все-таки там, где я могла бы быть все же как-то полезной с малыми ребятами... Но с другой стороны: не хочется мне туда, там все чужое, кроме моих детей и внуков. Но они вошли в эту чужую жизнь, а я нет... Долг: если можно было бы всегда и безошибочно определить где именно долг? 22 февраля 1972 г.

РО РГБ Фонд 587 картон 9 ед.хран. 12

<< Елизавета Михайловна Спиридонова: МОЙ ПРИЕЗД В СОВЕТСКИЙ СОЮЗЕлизавета Михайловна Спиридонова: ПРОСТЫЕ ЛЮДИ>>

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:
Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея
(c) 2008-2012. Контактная информация