Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

Т.Раутиан: МАМА ГЛАЗАМИ ДОЧЕРИ



Взрослые живут своей взрослой жизнью. Они не догадываются,
что внимательные детские глаза видят каждый их шаг, впитывают каждое их слово, помнят их принципы, мнения и поступки.
(Из собственного опыта дочери, мамы и бабушки)

Из маминых сентенций и жизненных принципов:
"Хочется? Хочется, перехочется, перетерпится."
"Подальше положишь - поближе возьмешь."
"Все вы хороши, пока спите!"
"Кабы да если бы во рту выросли бобы - то был бы не рот, а был бы огород."
"Всякое доброе дело наказуется. Более того: ни одно доброе дело не остается без наказания."
"Из каждого безвыходного положения есть по крайней мере три выхода."
"Каждому человеку совершенно необходимо вдвое больше, чем он имеет. Это не зависит от того, сколько он имеет."
"Надо работать, а деньги придут сами."
"Сама себя раба бьёт, когда нечисто жнёт."
"Нельзя заводить недвижимость. Она высосет из тебя все соки, а потом рухнет, и оставит тебя на бобах."
"Любовь зла, полюбишь и козла."

Из детства
Мама была женщиной необыкновенной, ни на кого не похожей. Даже родилась она в "нулевом году" - какой нынче год, столько ей лет! Нам страшно нравилось, что инициалы ее, Л.И.Д. почти совпадали с ее именем, ЛИДА. Ни у кого так не бывает, только у нашей мамы!

Раннее утро, часов 6. Мама на кухне, готовит прикорм для младенца - какие-то отвары, каши. Я стою и смотрю. Все кипятится, стерилизуется, затыкается ваткой: через нее микробам не пробраться! - И мама внушает мне свою идеологию стерильной пищи и железных правил, как залог здоровья младенца:
- Никаких пустышек! Никаких "На ручки"!
Ну и так далее. Днем няня покормит из бутылочек, и два раза в день свозит ребенка (на трамвае) в ГОИ - кормить.

Утро. Мама уходит на работу (тогда говорили - на службу. Работа - это у станка). Она одевается, в ноги ей с ревом вцепляются младшие - не помню, кто. Она решительно отцепляет эти ручонки и уходит. Тут надо признаться, что этот рев - наполовину ритуал. Когда мама ушла - все мигом успокаиваются. ("Я плачу не тебе, а тете Симе" - цитата из Чуковского, "От 2 до 5").

Ужин. Мы все сидим вокруг большого стола - он раздвинут на две доски. Мама - во главе стола, разливает чай. На коленях у нее ребенок. Она чистит яблоко, сама ест кожуру. Скоблит ложечкой яблоко и сует в ротик младенцу. Рефлекторно делает губами то же движение, которое делает ребенок. Это привычно, но все равно интересно - мы внимательно наблюдаем.
Папа сидит на противоположном конце стола.

После ужина мама заказывает домработнице еду на завтра. Вот это купить в магазине, это на Мальцевском рынке. Это будет стоить…. - мгновенно подсчитывается необходимая сумма и выдаются деньги. Назавтра домработница рассчитывается за покупки и возвращает сдачу. Все расходы записываются в тетрадь. В конце года подсчитывается баланс. Во всем должен быть порядок. За обедом хлеб - без масла, утром - с маслом. Вчерашние черствые булки вдвое дешевле - они покупаются и их них делаются гренки.

У мамы есть несколько пищевых привычек? требований? Их нарушение приводит ее почти в ярость. Поэтому почти не помню таких нарушений.
Манная каша должна быть без комков!
Сахар ни в коем случае не кладется в кашу при варке, а каждый сам посыпает песком кашу в своей тарелке. Посыпать следует равномерным тонким слоем - комки сахара так же неприемлемы, (даже в чужой тарелке - они отвратительны), как комки в каше. И уж тем более сахар в каше нельзя размешивать.
Творог должен быть идеально свежим и не кислым. Он должен быть "пластами". Такой бывает только на рынке у финских молочниц. А теперь такого вообще не бывает в природе, он исчез вместе с русской печкой.
Молоко должно быть без пенок.
Крепкий чай - для детей вреден, он обычно подается бледно-желтоватым. Теперь я думаю, что он не только вреден - а и дорог.
Кофе натуральный даже не обсуждается по тем же причинам. Лучший в мире кофе - ячменный с цикорием.

Научные статьи пишутся дома, вечером, когда никто не мешает думать.

Выходной день. Мама шьёт на старой зингеровской машинке. Она получила по ордеру зеленый шерстяной вязаный (тогда слова "трикотаж" не было) костюм. Вполне достаточной для нее обширности. Но - к чему ей это? И вот костюм разрезается на куски и я с удивлением наблюдаю, как из этих кусков возникают детские рейтузы - не помню, сколько штук, свитерочки, рукав превращается в ползунки, из маленьких кусочков строятся рукавички. Отходов нет. Этот высший класс - результат не профессиональной подготовки, а устройства маминых мозгов, её геометрического таланта.

Иду с мамой в магазин. Берем этого 240 г по цене 3-17, того 420 г по цене 1-58 и так далее. Кассирша только протягивает руку к счетам - как мама уже называет ей сумму. Кассирша удивленно таращится на нее или отмахивается: "гражданка, не мешайте работать". Но вот двадцать раз помножив трехзначные граммы на рубли и копейки и все сложив - кассирша удивленно видит, что да, да, сумма такая и есть. Мы всегда с упоением следили за этой сценой в разных её психологических вариантах.

Выходной день - мама работает дома. Из кабинета раздаются любимые мамины (её отца, нашего дедушки Ивана Ивановича) арии:
"Ты взойдешь, моя заря. Взгляну ль в лицо твое..."
или
"Ни сна, ни отдыха измученной душе,
Мне ночь не шлет отрады и забвенья..."
или:
"Князь Курбский от царского гнева бежал..."

- Позвольте - это же мужские партии!
- Да, но она полюбила и выучила их, слушая своего отца.
Иногда она не поет их - а свистит. Женщины - не свистят. Не умеют. Но наша мама - особенная. Она умеет всё.

Мама болеет - температура, лежит в постели.
- Танечка, принеси мне рваные чулки - в верхнем ящике комода.
Приношу и их, и клубки, и деревянный "грибок", в отвинчивающейся ножке которого - иголки, а чинимая дырка распрямляется на его шляпке.
- Раз уж я болею, время не должно пропадать зря.
Чинить чулки в обычное время - непростительная трата времени. Мама никогда не стояла в очереди, если в ней было больше двух человек - она не в состоянии была стоять и ждать. Все должно происходить быстро и без задержек.

Мама просит меня написать письмо бабушке Лизе в Эстонию. Это очень трудно - о чем писать бабушке, которую я не знаю? Мама рассказывает, что я жила там целую зиму, и лето. Но это было так ужасно давно, лет пять-шесть (!) назад. Теперь-то я знаю, что работая в ГОИ (Наркомат вооружения) она не могла писать заграницу и действительно 17 лет не писала. Ей хотелось, чтобы бабушка получала хотя бы какую-то весточку - в форме детских каракуль.

Обед, мы все сидим вокруг стола, мама - во главе, папа - на противоположной стороне. Они продолжают какой то свой ученый спор. Летают через стол знакомые но непонятные слова "спектроскоп", "интерферометр", "опто-технический". Обычно папа звал маму Лидочкой, мама папу - Глебушкой. Но когда дело доходило до спектроскопов, они мысленно переносились туда, в другой мир, и начинали звать друг друга по имени-отчеству и "на ВЫ".
- Лидия Ивановна, прошу извинить, но ведь тут важно учитывать….
- Глеб Николаевич, вы ошибаетесь! Это совершенно не так.

Мама всегда была крупная женщина. Призывая ее похудеть, папа говаривал
- Лидочка, ведь ты всегда носишь с собой два чемодана!
Но даже если бы она и похудела - она все равно была бы крупной женщиной. У нее была большая нога и она носила мужские ботинки 42-го размера. У нее была большая
голова, и никакие женские шляпки не были ей впору. Поэтому она весной и осенью носила мужскую кепку, а в самые морозы - мужскую меховую шапку. И даже невозможно было вообразить ее на каблуках и в шляпке. Что уж и говорить о маникюре, губной помаде или бусах - это оставим первобытным дикарям. Единственное украшение, которое она всегда носила и любила - была брошка-гемма.

Изюм. Типичная картина: вижу из окна маму, она идет с работы. Мысленно дискутирует с кем-то, жестикулирует, губы беззвучно шевелятся, лицо отражает ход спора. Странная картина - идет человек и разговаривает сам с собой. Она так погружалась в свои мысли, что не замечала ничего вокруг. Если папа в такой момент оказывался поблизости, он прерывал ее мысленные дискуссии. - Лидочка, посмотри на (море, облака, закат, осенние золотые деревья, etc.) - какая красота!
Мама "просыпалась", смотрела, куда было надо смотреть:
- Да, да.
И снова погружалась в свои "обсуждения".

В семействе не приветствовались никакие "телячьи нежности". Никаких "негигиенических" поцелуев, никаких обниманий. Родители никогда не целовались в нашем присутствии. Думаю, что эта эмоциональная сдержанность была не просто семейно-традиционной, но и "идеологической": считалось, что так надо.

Мамина работа
В Изюме мама начала - или продолжала? - заниматься своим любимым делом, поисками зависимости свойств оптических стекол от их химического состава. И не просто - как зависит - а почему именно так. И почему вот с этим веществом - так, а вот с тем - совершенно иначе. Она стала проверять на мне (мне уже 11 лет!) понятность хода своих рассуждений, это было страшно интересно и очень мне нравилось. Ее модель стекла была "проста", и в то же время наглядно и правильно описывала как и почему от химического состава и от соотношения разных окислов меняются все свойства стекла. Сначала речь шла об оптических параметрах. Но потом оказалось, что куда ни кинь, какие свойства ни возьми - они зависят от состава "разумным" образом. Cтекло - это не просто твердая жидкость, не хаотическая смесь молекул. Молекулы как-то взаимодействуют. Их можно рассматривать как фигурки, разных размеров и формы. Свойства стекла зависят от того, как эти шарики "упакованы". А характер упаковки меняется, если доля некоторого компонента переходит критический процент. Вот тут то и заключалась самая суть и возможность создания стекол с заданными свойствами. Так мне это представлялось тогда.
Мама все время думала об этом, обсуждала, видимо, с разными людьми на заводе. Я была "в курсе" ее работы много лет - с 1937-39 в Изюме и до самой её защиты докторской диссертации, кажется в 1949 году. Я очень гордилась тем. что мама поверяла свои мысли мне.. Я искренне восхищалась маминой работой и не понимала - почему она доктор технических, а не физ.-мат. наук, ведь это же глубинное понимание - а не разработка технических приемов! Даже много позже - в 1970 году, когда мама приезжала к нам в Гарм, она рассказывала мне о развитии своей работы - как они спроектировали на основе ее теории стекло для объективов фотосистем спутников, которое имело заданные оптические свойства и практически нулевой коэффициент тепловой деформации.
Это за него она получила Государственную премию. Получение премии не обошлось без борьбы. Маме пришлось бороться с кем-то там, наверху, чтобы премию получили ее сотрудники.
- Или и они тоже, или я вообще отказываюсь!

Организованность как основа жизни
1941 год, июнь. Мы вернулись с дачи кажется 25 июня. Эвакуация детей. На все про все времени - одна неделя. Сегодня уезжает одна группа, завтра - две, в разных местах и в разное время. Последняя уезжает 3 июля.
И вот мама, лежачая больная, (сердце) командует, кому что делать. Собрать вещи. Починить. Выстирать. Высушить. Пришить метки. Эти метки надо было еще написать в нужном количестве на тесьме протарголом ("серебром"), которое не отстирывается. Сложить каждому его вещи в рюкзак. Закупить и собрать каждому еды на дорогу. Расписание - кто за что отвечает, кто кого и когда провожает.
И мы - успели.

Мамина организованность ясно видна во всех домашних делах. Конечно же, и на работе она так же успешно всё организовывает. И её положение (в Изюме - начальника научно-технического отдела и папиного начальника) казалось совершенно естественным - а как же иначе? А кто же еще?

Осень 1941. Мы уже в Кирове. Еда еще есть, хотя цены растут. Но мама знает, что нужно сделать запас, и немедленно!
Как-то на рынке мама зашла в хозяйственный магазин и увидела на полке плоские (250-граммовые?) бутылочки с ореховым очищенным маслом - для разведения красок, для живописи. Она купила одну бутылочку и мы ее распробовали. Масло как масло, ни вкуса, ни запаха - и вправду очищенное. Есть можно. Мама возвращается в магазин и скупает все наличествующие запасы этого масла, весь ящик, все 92 бутылочки прекрасного растительного масла.

Зима 1941-42. Запасы сделаны, Младший Володя поставлен на ноги. А что тут делать, в военное время, в вятской палате мер и весов? Мама развивает бешеную активность для применения своих сил в работе на оборону. Письма, телеграммы, поездки. Наконец, добилась - и весной 1942 г уезжает. Мы все остаемся с папой.

Осень 1942 года. Семья собралась в Сарсу. По карточкам почти ничего не выдают, получаем регулярно только хлеб. Причем дети, (до 12 лет) получают 400 г. хлеба в день, а иждивенцы, т.е. неработающие школьники 12-17 лет - всего по 250. Многие подростки идут работать, бросают школу, чтобы получить взрослую рабочую карточку: 800 г (военный завод! На других предприятиях, не военных, норма была 600 г.) Бросают школу? Этого нельзя допустить! И мама организует возможность детям работать на заводе и одновременно учиться в школе. Теперь дети работают не 11 часов, как все, а только 6. Работа на заводе начинается в 8 утра, но дети начинают работать в 7. Все рабочие обедают с 12 до 13, а детский рабочий день заканчивается в 13, обед до 14, а в 14 - начинается в школе вторая смена. На заводе работало 54 школьника, в возрасте от 12 лет (кажется, были там и младше 12). И они смогли одновременно учиться. А ведь иначе многие так и остались бы с 5-6-классным образованием, кабы не этот мамин план, и не её настойчивость в его осуществлении.

Весна 1943 года, первый наш картофельно-огородный сезон. Нам, как многосемейным, выдали 35 соток земли под картошку. Земли, уже вспаханной заводским трактором. Как посадить? Вычисляем, сколько надо семенной картошки на эту площадь. Покупаем: 600 рублей за мешок. 600 рублей - это моя месячная зарплата на заводе. Без учета вычетов на заём.
Выживание будущей зимой зависело от того, как мы, дети, справимся с полевыми работами. Надо посадить, прополоть, три раза (после дождя) окучить, потом выкопать и перевезти домой. Дома просушить, перебрать и заложить на хранение… Родители день и ночь на заводе, они не знают даже, где наш участок. Огород - дело детское.

Мама созывает нас на инструктаж

- Трое старших (Таня, Юра, Сережа, от 14 до 17 лет) с лопатами, идут и делают лунки. Младшие (Алена, Ксана, Кира и Млада, от 5 до 12 лет) кладут в лунки золу, навоз, картошину. Тут должен быть такой порядок работы: первым идет старший, идет и копает лунку. Следом идет младший, кладет в лунку навоз. Следующий младший - идет, кладет золу. Последний младший - кладет картошину, глазками вверх. Следом идет второй старший. Он копает лунку в следующем ряду, а землю отнюдь не бросает куда попало, а закрывает ею уже наполненные лунки. За ним вторая команда младших. Ну, и так далее. Ясно?

Весна 1944. Начало мая. 25 мая начинаются экзамены. А времени на подготовку у работающих школьников совсем мало, да и знания не очень то: учителей не хватало - физик и математик были на фронте, этих уроков долго вообще не было. Потом нам удалось уговорить инженеров нашего завода заменить их. Математика началась с Нового года (две Валентины, Долодугина и Соломеина, они мастера на заводе, до войны окончили по одному - по два курса вуза). Физика началась - с апреля! (инженер по фамилии Павелл).
Мы обращаемся к директору завода с просьбой: отпустить нас с 5 мая в отпуск для подготовки к экзаменам. Начальственная резолюция такова:
- Сейчас идет сплав леса (завод работал на дровах) и я не могу вас отпустить - надо дрова достать из воды и сложить на берегу в поленницы.
- А как же экзамены?!
- Ну, ладно. Как только вытащите из воды по 16 кубометров на каждого - так и отпущу в отпуск. От вас зависит, чем раньше выполните задание, тем раньше уйдете в отпуск.
Приходим домой невеселы. Шестнадцать кубометров! На каждого! 16х54=864! Вытащить из воды! Уложить в поленницу! Легко сказать… А как же экзамены?!

- Мама, как быть, это же невозможно!
- Невозможного не бывает. Вы должны организовать работу, чтоб не каждый сам за себя (от этого толку не будет, только толкотня). Пусть большие мальчики баграми выкидывают поленья на берег. Остальные пусть станут в цепочку и передают поленья друг другу. Последними пусть будут маленькие, они начнут укладывать нижнюю часть поленницы. Потом, когда она вырастет, поставьте в конец цепочки высоких, они будут укладывать поленья в верхнюю часть. Поняли? Действуйте!

И впрямь, к четырем часам все дрова из реки вытащили. Все, сколько там было. Нет больше работы! Отдышались, померили, подсчитали - наших дров уже по 14 кубометров на каждого! Мы могли бы за один день кончить! Вот что значит организация труда. Поодиночке нам и за неделю бы не справиться. Но ведь надо - по 16!
- Где еще дрова?! Даёшь дрова!
Гордые своим успехом, играя в возмущение (где дрова?!), мы двинулись в заводоуправление, вломились в директорский кабинет, с лаптей на ковер вода бежит, разгоряченные, рабочий класс!
- Мы кончили!
- По 14!
- Больше дров нет!
- Отпустите нас в отпуск!
- Слово мое твердое. Я сказал - по 16, значит по 16. Придёте завтра. За ночь еще дрова приплывут.
Номер не прошел. Жаль, конечно. Но - ладно. Зато покрасовались. Успеть бы высушить онучи. А ведь были бы еще дрова - мы бы и по 16 кубометров сделали бы.

Потом я узнала, как мама организовывала на ИЗОСе аврал (план 11 месяцев за 25 дней). А вот так же. Одни "с баграми" - готовят, шлифуют, другие - бегают носят, третьи измеряют, все дружно, бегом-бегом, с правильным разделением операций.

Переходный возраст
- Танечка, сколько тебе лет?
- Семнадцать. А что?
- А был у тебя переходный возраст? Что-то я не помню… Я в переходном возрасте была просто бешеная, никакого сладу со мной не было.
Какой переходный возраст? Завод, школа, огород - некогда было...

Мамино поле деятельности и проблемы
По моим детским ощущением, мамина работа была - НАУКА. Несмотря на ИЗОС, Завод Сарс, на ее длительную работу на ЛенЗОСе и контакты с Лыткаринским заводом, на всякие организационные моменты. Я очень удивилась, узнав уже во взрослом возрасте, что ГОИ - институт не академический.
Перечитывая (внимательно, ибо читаю, вводя в компьютер), мамино описание своей деятельности, я многое вижу как бы впервые, и поражаюсь.
Как много ею сделано, и сделано очень основательно. Во всех работах вижу мамину потрясающую организованность, желание внести в проблему ясность; решить поставленную задачу фундаментально, по возможности так, чтобы не оставлять "хвостов" и не переделывать потом; довести результат до потребителя в удобной для того форме. Во вторых, её крайняя щепетильность в вопросах авторства. Описывая свою работу, свою жизнь в науке - она не преминет упомянуть своих сотрудников, по имени-отчеству. Помню её яростную борьбу за то, чтобы в список на Государственную премию за стекло для космических объективов внесли ее сотрудников.

Она говорила, что предпочитает работать с женщинами. Они аккуратны, добросовестны, усидчивы, внимательны. Их не "заносит", они ответственно относятся к делу. Они в своем деле двигают не себя, а свою задачу. С мужчинами было сложнее. Я помню только конфликт с Полухиным, который она переживала очень остро - но в тексте ее Воспоминаний - ни грана эмоций, только "конфликт идей".
Ее деятельность развивалась в полосе, объединяющей фундаментальную и прикладную науку. По характеру она была человек очень практический, и это сказывается в её описании своей деятельности. Она там как бы отчитывается за практические результаты своей работы. Она хорошо чувствует себя на заводе и её наука, как бы фундаментально она ни была сделана, ощущается ею как путь к наведению во всем порядка и достижения практических результатов, основательных и самого высокого качества.
Были полосы в ее жизни, когда государственные политико-экономические завихрения ломали созданные структуры и порядок взаимодействия (например, хрущевская ликвидация министерств, когда три завода оптического стекла оказались в разных администратичных структурах и рушились результаты многолетней работы по стандартизации технологии). Или когда стали требовать от всех только прикладных результатов и не давали средств на фундаментальные работы. Помню ее жаркие попытки вразумить кого-то там наверху, что нет ничего практичнее фундаментальных результатов. Ездила в Москву, в министерства, писала докладные записки, выступала на совещаниях. Она предвидела направления исследований, результаты которых скоро понадобятся ("их потребуют оптико-механические заводы"), а когда средств не давали, старалась создать фундаментальный задел, используя аспирантов, собственную вечернюю работу.

Мама была как теперь говорят, "трудоголик". Она не заботилась об административной карьере, как таковой. Но ведь для успешной работы нужна организация, а она умела организовывать. Руководить работой было ее естественным состоянием. Она стала завлабом еще в 1920-е годы.
Она говорила
- Надо работать, а деньги придут сами.
Это казалось ей естественным и очевидным. Жизнь состояла в первую очередь из работы. Её руководящая работа не раз натыкалась на всякие трудности. Не говоря уже о травле и "отлучении" от ГОИ с 1936 года, которое продолжалось и в 1939-1940. Были и другие, о которых мы не догадывались.
В Сарсу , во время войиы она была главным технологом завода. И вдруг, совершенно неожиданно, оказалась начальником планового отдела… Что за этим стояло? Можно только догадываться. Но сама она умела такие повороты осознавать как производственную необходимость. Конечно, она не была профессионально подготовлена, как экономист, к работе планового отдела. Но её организационные способности, вера в свой здравый смысл и уверенность в важности планирования позволили ей и тут четко наладить работу, сохранить внутреннее ощущение, что именно налаживание планового начала в работе завода было в то время самым важным, а она - единственная, кто мог это сделать.
Должность эта досталась ей в трудный момент. Помнится, в это время открылись "приписки": в выполнение плана заводом за прошедший месяц включались "завтрашние" варки, для которых еще только готовили шихту. Это позволяло заводу "выполнить и перевыполнить" план, получить премии, избежать нагоняев сверху. Но "долги" росли и накапливались. Скандал стоил должности главному инженеру, а может - и старому начальнику планового отдела.
Думаю, что в такого рода административных коллизиях она действовала решительно, прямолинейно, а зачастую и бестактно - в силу отсутствия у нее дипломатического пунктика в мозгу. Но к проблемам "естественного" характера она подходила как человек науки - они были ей в первую очередь интересны, как бы ни задевали ее лично.
Ярчайший пример этой стороны маминой личности - беда, которая стряслась с ней уже после войны. Помню, мы ужинали. Вдруг мама закрыла рукой правый глаз и говорит
- Что такое? У меня в глазах потемнело, я левым глазом не вижу…
Оказалось - отслойка сетчатки. И вот мама в глазной клинике на Моховой. Ей сделали операцию, о которой не могу думать без ужаса. Глаз вынули из глазницы! Его надо было снова "приживить" к сетчатке. А для этого надо обновить поверхность раны - и вот его прижигают и ставят глаз на место!

Что делает в такой ситуации человек науки?
Мама видит: в глазу плавают какие-то темные тела. Это сгустки крови, проникшие в стекловидное тело. Хм, интересно - а как они плавают? И почему? Вот ей уже разрешили поворачиваться набок. Эврика! Да это просто тепловая конвекция! Если глаз открыт, то конвекция быстрее, если закрыт - то медленнее, все же веко - теплоизоляция. Если лежать на левом боку - а потом повернуться на правый, то… Точно! Направление вращения меняется. Наверное, если задаться разностью температур и еще чем-то - можно вычислить вязкость стекловидного тела... Вообще-то картина знакомая, процесс перемешивания стекла в горшке мы изучаем все время. Но, может быть, для специалистов не по стеклу, а по стекловидному телу количественные оценки представляют интерес?..
И мама пишет статью в ДАН с описанием, анализом и интерпретацией наблюденного явления. Нечастый случай профессионального подхода со стороны пациента, который один только и мог увидеть это явление.

В голодном 1918 году она приняла на свои плечи заботу о семье, о младших братьях и сестрах, когда ей самой было 18 лет. И позднее, в 1930-тые годы, она помогала, сестрам, Сусанне и Вере: они жили у нас в трудные периоды их молодости. Она помогала своей маме, Елизавете Васильевне. А сестре Антониде - не только деньгами. В период "раскулачивания" в Эстонии, когда Антониду, труженицу и бессеребреницу, арестовали и посадили в лагерь - писала письма "наверх", на что не каждый бы решился. Помогала Антониде и в ее старости. Помощь взрослым детям не оставляла её до старости, и проявлялась главным образом в необходимости раздобывать для них отдельное жильё.

Мама и Государство
Первые дни войны. Мама - лежит, сердце.
Организуется срочная эвакуация детей с их детскими учреждениями. Некоторые родители боятся:
- Отправлять одних? Ни за что!
- Умирать - так вместе!
Мама возмущается такими разговорами.
- Зачем умирать? Раз Государство организует эвакуацию - значит так надо. Если с нами что-то случится, Государство позаботится о детях.

Можно было как-то иначе всё осуществить. Например, годовалого Володю отправить не с яслями, а со мной, старшей, 15-летней. Можно было хотя бы попытаться отправить всех детей в одно место. Но маме такая мысль не приходила в голову. На все сомнения, размышления - требовалось время, разговоры с руководителями детских коллективов. Но последняя группа детей должна была уехать 3 июля. Времени на всё про все - одна неделя. Но, главное, мама, дочь юриста, всегда относилась к букве распоряжений всерьёз. "Сказано - каждого со своим детским учреждением - значит так надо. Если каждый будет тут заниматься самодеятельностью… "

В юности мамина вера в Государство еще не закостенела и не абсолютизировалась, оставляя место собственному здравому смыслу. Она без особого насилия над совестью не стала сдавать последний экзамен, чтобы не ехать по распределению на Урал, на металлургический завод, по причине чисто человеческой - она была уже замужем и у нее были дети. Был и другой важный фактор - она уже работала в ГОИ и была увлечена этой работой.

Cо временем вера в Советское Государство стала у нее первичной. Удивительно, как прочно эта Вера овладела ею и стала "истиной в последней инстанции"!
Казалось бы, наука, как профессия, должна противоречить Вере. Отнюдь! Вера и профессия разделены и направлены на разные объекты. В своей научной работе мама была дотошным экспериментатором, ничего не принимавшим на веру. Вера в Советское Государство была сильнее очевидности. И она помогла маме остаться предельно цельной личностью. И может быть мы, её дети, вообще не выжили бы, если бы мамин защитный панцырь дал трещину, если бы жесткий механизм маминой организованности и уверенности, что она ЗНАЕТ, КАК НАДО, поддался разрушению, если бы ее одолели сомнения, разочарования, неуверенность…

Юбилеи и итоги
Во времена нашего детства дни рождения обязательно праздновались. Ритуалы мы приносили из детского сада или школы. Мы "выступали", читали стихи, делали физкультурные пирамиды. Папина идея и забота - шарады. Мама организовывала угощение, "Пир на Весь Мир". Не помню, чтобы приглашали наших друзей. В те времена мамины дни рождения ничем не отличались от наших.

Потом, после войны, мама стала своего рода знаменитостью. Ученая женщина, доктор наук, орденоносец, мать многочисленных детей, героиня газетных статей и брошюр. Сам Трахтенберг делал домашние фотографии для газеты. Телевидение приглашало её, сама Эдита Пьеха пела для неё.
Юбилеи проводились не только дома, но и в ГОИ, где отмечались "круглые" даты: 60,
70, 80, 90, с заседаниями, цветами, речами, адресами, с неизменными хрустальными вазами. В зале были ее соратники, ученики, а потом и "внучатные ученики", ученики её учеников. Приезжали иногородние дети, приходили родственники, собирались внуки. Рождались новые ритуалы - поздравительные стихи, шутливые и торжественные лозунги и стенгазеты.

Мама радовалась как девочка, этим праздникам, этим признанием ее заслуг, её многолетней самоотверженной работы, её положению матриарха, вокруг которого шумят младые поколения, созданные ею.

Мама прожила почти весь XX век: 1900-1994.
Суровый век: революции, войны, голодовки, репрессии, "нам не доверяли…". Казалось бы, ей просто "повезло": удалось получить образование, избежать мясорубки репрессий, не потерять никого из детей. А на самом деле - сколько энергии, оптимизма и целеустремленности надо было, чтобы так "везло"!
Природный мощный её оптимизм выдержал и 1920-ые и 1930-ые годы, и 1948-1950. Она боролась с отдельными несуразностями, но её душа долгие годы сопротивлялась тому, чтобы видеть закономерность гниения и распада системы в целом.
Наступившая "перестройка" досталась ей трудно. Рушился фундамент, на котором держалось ее ощущение, что она ведет свою правильную жизнь для Правильного Государства.
Но уж от гласности не уйдешь. Фиговые листики красивых слов опали и уже нельзя было не увидеть картины во всем ее неприкрытом безобразии.
Но и с этим она справилась. Государство перестало быть опорой её оптимизма. Что ж? Осталась - работа. Они - работа и мама - навеки верны друг другу. Любимые её стеклышки держали её в боевой форме, оставались целью жизни, предметом искренней и нежной любви, поддерживали в ней творческий дух.
К концу её жизни Государство перестало и для неё быть воплощением общества. Его сменило что-то более конкретное, надежное и понятное: Работа, её Цель и Плоды.
Она работала до последних дней, последних часов жизни. У нее, в возрасте 94, был план работы еще на несколько лет "чтобы успеть написать все запланированные статьи". Она не успела. Она и не могла успеть - идеи толпились в голове, список запланированных статей рос и рос…
В глубокой старости иметь ясную голову, работоспособность, оптимизм, импульс к жизни и работе - какая это редкая - заслуженная - удача!
И даже в смерти ей повезло. Она ее не увидела. Просто уснула и не проснулась…

<< Г.Н.Раутиан: О НАУЧНОЙ РАБОТЕ Л.И.ДЁМКИНОЙВЯТСКИЕ КРАЕВЕДЫ - ОБ ИВАНЕ ХАЛТУРИНЕ>>

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:

Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея

(c) 2008-2012. Контактная информация